Я эту запись-ком сделал после, как покинули остров, на котором пришлось взводу оставаться шесть лет в опале.
Вторую уже зиму не пережили бы, если бы не топинамбур и не местная ягода. Тянули на одном пюре с киселём, а под Рождество прапорщик Лебедько упросил построить и отвести взвод на дальнее от лагеря поле. Срубил сапёркой не убранный с прошлого года подсолнечник, сгрёб снег и выкопал клубень. На вид – банан. Только с одного конца – юбочка в сеточку, с другого – пузырь с цветочками внутри. Пояснил:
– Цветы называли «анютиными глазками», ягоду – «оскоминой», сеть корневую – «оскоминицей», корешки – «усами». Мы с Батей, Францем Аскольдовичем – земля ему пухом – в голод ели, ягода только и спасала.
Сижу, пишу о том, что оскомина – ягода удивительная, сыграла немалую роль в моих и взвода злоключениях. Мне одному в четырёх стенах гауптвахты делать всё равно нечего. Рапорт, поданный сразу после ареста, у командования вызвал скептические усмешки. Но это до поры до времени – всё прояснится, поверить придётся.
___________________
Лагерь я приказал разбить на ратушной площади. Казарму, тир, госпиталь, пищеблок и гальюн обмазали глиной – эти блок-модули ротного ветролёта (боевая машина марских пехотинцев, БММП) нам, забрав машину с вооружением и спецназовским снаряжением, на острове оставили, но одни «стены» без оборудования и брони. Полевой пищеблок я распорядился использовать под казарму, а столоваться в поселковой столовой. В целости из строений, кроме жилых юрт с чумами, осталась только эта столовая, под неё использовался железнодорожный вагон-ресторан. Наши шмели шмелетниц, атаковавшие селение, вагон этот не тронули: разборчивы в «пище», им в первую очередь не просто листовой металл, оружейные стволы с дульной нарезкой подавай.
Взять, что в юртах и чумах погибших крестьян я запретил, а зря: на девять дней поселяне соседней деревни Мирное забрали всю обстановку, утварь и одежду.
Перезимовали на солдатском батоне и флотских макаронах, в полуголодный месяц – на спецназовских сливках, а по весне я вывел взвод в поле сеять. Это событие Лебедько отметил в своём трактате с названием «Сельскохозяйственная деятельность спецназа ВДВ на острове Монтекристо». Так романтично прапорщик переименовал наш остров с названием «Бабешка». Трактат он начал писать ещё в бытность свою кладовщиком колхоза «Отрадный», под началом моего бедного дядюшки, полковника ВДВ, чья могила на воинском кладбище за околицей деревни. На обелиске надпись:
ФРАНЦ КУРТ
24.11.2034 Х 09.08.**32
Воин,
полковник, командующий ВС Пруссии.
Господи, упокой душу Бати.
Хрон в печень виновникам его погибели
Здесь и могилы дядиного взвода – подразделения составлявшего все Вооружённые Силы Пруссии, государства на Бабешке. Я, командир роты марских пехотинцев спецназа ОВМР, погубил прусских солдат. Вместе с ними и крестьян, в чьей деревне Отрадное обосновался после полевым лагерем. Случилось всё по трагической случайности. До выяснения обстоятельств инцидента я с 1-вым взводом – 2-рой убыл обратно в ЗемМарию – был оставлен командованием на острове с задачей восстановить колхоз «Отрадный», возобновить поставки сельхозпродукции в Русь.
Солдаты все кроме старшины Балаяна, старшего сержанта Брумеля и сержантов, командиров отделений – юнцы, о крестьянском труде ничего не ведали: так что, как пахать, как сеять я показывал. Про опыт Лебедько как местного полевода я не знал, трактат его только глянул. Посмеялся, а зря. Прапорщик писал о прополке: «…ПРОПОЛКА в обычном традиционном понимании – это уничтожение сорняков и взрыхление почвы для проникновения к корням кислорода. На острове червей и насекомых нет, поэтому без тщательного взрыхления здесь никак. Но репей, единственный на острове сорняк, полевод не выпалывает, а пересаживает в междурядья. Иначе кранты: изведёт посевы. Вообще, на островных колхозных угодьях – без земли, на песке – вырастает всё каким-то чудом. На этот счёт у меня есть гипотеза: культуру к проросту провоцирует этот самый репей и воздух здесь в меру отравленный…». Прочтя абзац, я посчитал, что автор так шутит, и засел за трактат, когда всходы – без репея на грядках (я настоял выполоть) – чуть не все погибли, и сбегал удостовериться в правоте исследователя-самоучки на поля соседнего колхоза «Звёздный путь», что в деревне Быково.
С первым урожаем не повезло, уродились разве что топинамбур и ягода-оскомина на Дальнем поле. Зиму и весну протянули на пюре «Отрада» (бараболя – другое название топинамбура – толчёная со жмыхом и ягодой-оскоминой, крупно колотая соль, «анютины глазки» поверху), а весной спасли петрушка и укроп.
* * *
Прапорщик Лебедько, ротный каптенармус, принял первую зелень, расписал на порции, и после ужина перед отбоем попросил меня зайти к нему в каптёрку.
– Тут мне мирняне предложили сделку, – доложил он, разливая по кружкам кисель.
– Кто?
– Соседи наши. Колхоз «Мирный», что в деревне Мирное. Они зимой нас жмыхом одарили. Так вот, мирняне предложили обменяться: мы им «хэбэлёнку» они нам семена, удобрения, мотыги и недостающие у нас в деревне башни.
– Нужны нам башни? Под наблюдательную вышку приспособили водокачку, ещё башни к чему? И не деревня у нас, а воинский лагерь. – Я не спешил отказать: киселя хотелось. – Носить что будем, если повседневку сменяем?
Хэбэлёнка – повседневное оно же и полевое обмундирование марпеха ОВМР (марсианский пехотинец Особенных Войск межпланетного реагирования, овэмээровец, спецназовец). Сшита из спецткани: хлопок и лён в подкладе, верх из редкого и дорогого ископаемого на Марсе – коралл «камуфляжный». Ткань сущий хамелеон: мгновенно меняет пиксельные буро-жёлтые пятна на пиксели под зелень, песок или снег. Одёга из неё не только «маскировочная» в любое время года в любом месте, но ещё в ней ни холодно, ни жарко. Обменять – значит, остаться в одном исподнем, другого верхнего одеяния нам не оставили. Выходные мундиры, шинели, полушубки, плащ-накидки изъял и увёз с ротным оружием и бронёй капитан Кныш, кэп дирижабля «Распутин». Тогда, кстати, чуть прокола не случилось. Принял Кныш береты, фуражки, зимние шапки-ушанки и балаклавы – на головные уборы капитан зачем-то составил отдельную опись – после последние вернул со словами: «Чулки маскарадные можете оставить. Есть что ещё из одежды»? «Всё на нас – хэбэлёнка, ботинки с крагами, тельняшка да кальсоны», – выступил из строя старшина Балаян. Сержанты подтвердили, покивав головами, рядовые смутились, и вытянулись в струнку на выкрик старшего сержанта Брумеля: «Смирно! Не вякать в строю!». Не мог командир дирижабля «Распутин», офицер гарнизона Твердыни на Руси в ЗемМарии, высадившийся на остров с приказом разоружить марпехов после трагических здесь событий, знать, что под тельняшкой и кальсонами у нас надето спецназовское «трико-ком». Провернёшь кольца, из наручных браслетов «единичка» и «двойка» раскатаются по рукам «рукава-ком». Провернёшь кольца на ножных браслетах «тройка» и «четвёрка», раскатаются по ногам до талии «рейтузы-ком». Отвернёшь дужку на ошейнике, выпростается и «запакует» торс от шеи до рейтузов-ком «гольф-ком». Когда в учебке полковник Франц Курт, мой дядя, демонстрировал курсантам трико-ком, опытный ещё образец, процесс просто завораживал. Старослужащие заёрзали и загудели при виде как рейтузы волнительно и соблазнительно скатывались в приёмники ножных браслетов. Новобранцы же вылупились и застенчиво отвели глаза, как только рейтузы разъехались в промежности на чулки и вывалился на волю знаменитый дядин «слон». Ткань «перчика» (так спецназовцы прозвали трико-ком: первое время ощущалось жжение по всему телу) выработана из селекционного коралла «силиконовая со сталином смесь», выращиваемого на Марсе в секретной лаборатории «Печального Дома», пациентами. Кстати, из этого же материала изготавливались «свечи» – секретные спецназовские респираторные фильтры. По своим свойствам спецткань уникальна: компилирует кожу индивида – с волосиками, родинками, бородавками, пигментными пятнами, шрамами, варикозными дорожками, язвами, всем прочим. Да так точно – с оригиналом будешь сравнивать (на фото), не отличишь.Назначение трико-ком: уберечь от переохлаждения и перегрева, не допустить обморожения и ожогов – под хэбэлёнкой. Сберечь от укусов комарья в лесу, змей в джунглях, скорпионов в пустыне. В момент ранения стянуть рану. Известно, кевларовый бронежилет пуля не продырявит, нож же в умелых руках доспех пробьёт, так вот, «смесь» останавливала, и пулю, и клинок. Но главное назначение: «…обеспечить возможность скрыться». Разумеется, с поля боя. Ведь, кроме всего прочего, «перчик» – невидимка: спецназовца облачённого в трико-ком радары-бит не засекали. И всего-то и надо, довернуть кольца в браслетах и дужку в ошейнике – выпростать рукавицы-ком, носки-ком и капюшон-ком, затем, натащить из «пятёрки» на член «чехул-ком». И… исчез боец на мониторах. Вроде сдавался стоя нагишом, с оружием и амуницией на земле, а накинул капюшон на голову, напустил чехул на «хул», – пропал. Может быть, трико-ком и не раз спасло бы жизнь овэмээровцу, но испытать в деле «спецприблуду» моим спецназовцам не довелось. Потому как в первое же оперативное задание на Земле, высадиться на тихоокеанском острове Бабешка и досмотреть деревню Отрадное на предмет сокрытия оружия и излишков лекарств, случился трагический инцидент боевого столкновения моей полуроты с взводом ВС Пруссии. Вернув балаклавы, капитан Кныш добавил: «И бижутерию, браслеты с ошейником не возьму, у меня дирижабль, а не подводная лодка – каждый килограмм на учёте. А мне ещё ветролёт со всей бронёй волочь, угробили машину. Да и ушанки оставлю, по пути сюда три пиратских шара подрезали, у них, правда, заношенные, но отчитаюсь. Кокарды только снимите и сдайте». Так трико-ком, ушанки и балаклавы остались при нас. «Перчик» носить приказал только раскатанным по телу: не пачкалась «смесь», тело от загрязнения оберегала. Мыться всему не надо, ушанку с балаклавой сбросил, башку в воде прополоскал, руки, ноги омыл, – и в койку. Капюшон-ком, руковицы-ком и носки-ком носить выпростанными я запретил – странным делом для соседей было бы. Со сторожевых вышек Мирного и Быково, знал, за нами наблюдали в бинокли.
– В Отрадном всегда были башни, – ответил Лебедько – две «силосные» и «ратушная», однажды все три увезли пираты. У них тогда перемирие было, с ЗемМарией тоже, ни хрона не боялись, все на остров заявились, и волки, и мустанги, и драконы. Правда, разграбили только Отрадное, Мирное и Быково не тронули. Башни – у всех трёх остов из трубы стальной обшитой гофрой из пластика – увезли в Огайо, на металлолом сдают. Бак водокачки оставили, в ржавчине заготконтора не принимает. А башни новые из запасного комплекта, что в Мирном хранились и были переданы колхозу «Отрадный», вы марпехи, раскурочили шмелетницами и огнебалистами пожгли, остовы одни и оставили. Просил майор Каганович не отдавать трубы соседним колхозам, не прислушались, но оно и правильно: вам, виновникам гибели отрадновцев, надо было как-то «притереться» к мирнянам и быковцам. А силос заготавливать и хранить, посчитали, как и дядя ваш, не зачем, – ответил прапорщик. – Закусите грушей.
Выдохнув в сторону, я выпил кисель.
– Этот не горчит, – похвалил, утирая рукавом губы. К закуске не притронулся.
– Пираты, – тоже выпив, продолжил Лебедько, – прилетели на воздушных шарах, сутки над куполом висели. Пили, ширялись, песни горланили. Пришлось башни демонтировать и вытащить в проход. Деактивировать на время «миску» поостереглись: пираты могли и не сдержать слова оставаться в корзинах. И со всем скотом домашним расстались. Выгоняли за ворота купола, в проход пиратские лазутчики просочились и захватили крестьян – в рабство продать.
– А вы, где были, Вооружённые Силы Пруссии?
– Так в то время в полку на Марсе. На Земле, бежали взводом из-под ареста, на Бабешку прибыли уже на пепелище, в деревне без жителей и башен обосновались. Крестьянствовали помаленьку, а поступили на службу Пруссии, полевым лагерем стали у котлована, что на полпути от Отрадного к Быково. Служили, пока вас сюда не принесло. Упокой, Господи, душу Бати, Хрон в печень виновным в его погибели. Слава воинам по нелепости павшим. И успокоение на небесах безвинным крестьянским душам. Выпьем не чокаясь.
Одной рукой Лебедько крестился, другой разливал из жбана по кружкам кисель.
– Грушу не помыл, хотя бы обтёр.
– Так ведь не из земли, из песка выкопана, в каком ни жучков, ни червячков. В исподнем одном останемся… что ж, и дяди вашего вэдэвэшники пахали здесь только в матросских тельняшках, трусах да гюйсах, сам полковник в кальсонах председательствовал. Ему за бушлаты только семена и мотыги дали, а вам за хэбэлёнку семена, мотыги, удобрения и башни посулили. В зиму бойцов в зипуны оденем, что остались от Батиного взвода. Сообщить мирнянам, что согласны мы?
– Кисель даже сладковат. С сахаром? – спросил я, заглянув в жбанок и понюхав со дна.
– Сахар не пахнет, – поставил прапорщик на стол второй жбан наполненный киселём до краёв горла и поджёг зажигалкой вершок. – Больше возьмём семян ржи, укропа, петрушки, подсолнечника и свёклы. Свёклу на сахарный сироп пустим, подставляйте кружку. На сиропе кисель крепче и гореть будет не голубым, красным пламенем. А пахнуть – «тройным». Помните, в Хрон, когда сухой закон ввели, этим одеколоном торговали в парикмахерских и бильярдных. Тогда вы юношей и, должно быть, курсантом офицерского училища были. Что сообщить мирнянам?
– Наливай, – согласился я.
* * *
Башни хранились в ящиках из пластиковой гофры, две были обычными типовыми хранилищами для силоса, а вот третья оказалась сюрпризом не только для нас, но и для самих мирнян. Сразу и не признали «отвод» – узел из двух труб, используемый в прокладке газоперегонных магистралей. Я взять согласился. Из катаной стали трубы эти – надёжное место спрятать ротный сейф, в котором хранились штандарт, документы, печать, спецназовские ножи и «свечи». Боялся я, мирнянские пацаны сейф сопрут.
Не доставало, как оказалось, башни «ратушной с часами», она же звонница. Смущённые, соседи поделились колоколами.
Башни «силосные» я распорядился передать по одной колхозам «Мирный» и «Звёздный путь» – вдогонку трубам-остовам.
Отвод установить я приказал не в кругу фундамента от сгоревшей ратуши, а между казармой и столовой, задействовать под командный пункт и – прапорщик Лебедько настоял – звонницу. Целые дни я проводил на КП. Сидел напротив оконца – прорези десять на тридцать сантиметров, на проделку которого два лазерных клинка спецназовского ножа угробили.
Попасть в КП мне составляло немалых трудов. Входом служила меньшая по диаметру отводная труба, в бОльшую врезанная под углом в двадцать градусов. Проделать дверь – ещё с десяток клинков загубить – я запретил. Торчала врезка высоко, потому как, устанавливали отвод на попа, вырыть яму глубже не удалось: под четырёхметровым грунтом наткнулись на сплошной камень. Лебедько предложил на выбор, из оставшихся каркасных брусьев ящиков (брусья и гофру пустили на нары в казарме и на заделку сгоревшей в окнах вагона-ресторана парусины) сделать мне стремянку или стол с табуреткой. Я выбрал второе. Через оконце сержанты принимали наряды на работу, передавали мне нормативки, получали и возвращали ножи после бритья. Им прапорщик для того смастерил приспособу: ходули.
В тесном помещении – разведёнными руками стенку трубы доставал – сейф я поместил по центру, уложенным на заднюю стенку, дверкой к верху закопал в песок. Столом и табуреткой заставил.
В КП я и ел, дневальный по взводу порцию приносил. Котелок в оконце пролазил, но я чудил: похлёбку через гильзу без капсюля тянул. Патрон – длинный, от подводной винтовки; рядовой Милош, дуралей, пульнул в суматохе, когда в стычке с прусаками я дал команду уничтожить из шмелетницы купол-ПпТ забарахлившего боевого щита ротной БММП. А обычно повар ефрейтор Хлебонасущенский, на ходулях стоя перед оконцем с кастрюлей, с ложки меня кормил.
Честно признаться, оставался я весь день в КП не из-за трудности попасть внутрь, а и потому, что не хотелось мне полоть. Но и сидеть в трубе не подарок: дневать приходилось сидя на табуретке, под столом раскорячив ноги. Потому, что на дверце сейфа ступни мёрзли, даже в ботинках с крагами. В полку на учениях каждый раз «крестил» конструктора: корпус сейфа спроектировал тот из лёгкого кевлара, а дверцу зачем-то из листа броневого. Со старшиной Балаяном и старшим сержантом Брумелем на переменку таскали. Ещё в трубе и сквозняк донимал, когда взвод уходил на прополку и купол-ПпТ на время подзарядки генераторов деактивировали. Сифонило сверху, в лаз за спиной и через оконце в лицо. Голову песком секло, капюшон-ком «перчика» только и спасал. Лебедько мастерил табуретку, вырезал вторую седушку (день сидеть на гофре, тот ещё подарок), выцарапал на ней надпись «КОМАНДНЫЙ ПУНКТ. ВХОД» и заявил, что у неё два назначения – как входная вывеска КП и как заслонка вместо двери на входе-выходе. Я становился на ходули, сдвигал заслонку на сторону, втискивался в узкое для моих плеч жерло и сползал на стол. Благо, кулём из лаза на столешницу не валился: вкапывали отвод, в трубу насыпали песка – подняли тем самым уровень пола. Сползал на стол, вытаскивал из-под столешницы табуретку и садился. Заслонка на крюке опадала сама по себе, и я оказывался бы в склепе, если бы не плывущие по небу облака в обрамлении жерла трубы над головой. Маята несусветная, но всё-таки это не на прополку идти. И всё же два раза на дню меня неудержимо влекло сорваться и бежать полоть – это, когда звонил к заутренней и вечерне. На вершке КП уложили перекладину и подвесили колокола. Очень обрадовался Лебедько моему желанию совмещать должности председателя колхоза и звонаря: теперь мог вместо меня показывать солдатам, как сеять и полоть. Трепал (по выражению прапорщика) я верёвки с колокольными языками, – уши закладывало. Но не это подмывало отказаться от службы звонарём – стыд: я не мог научиться церковному звону. Рядовой Мелех бился, бился, обучая меня, а подарил затычки в уши, вырезанные Лебедько из клубня бараболи, оставил это безнадёжное дело. «Марш овэмээровцев» – этот я всё же, хоть и с горем пополам, освоил.
Однажды и ночь просидел я на КП – киселя перебрал. Отметили день рождения рядового Милоша. Пробудившись рано утром, я просунул гильзу в оконце, но вместо похмельного киселя потянул один воздух. Стошнило. Гильзу выронил, в блевотину угодила. Присыпал песочком, благо на столе скопилось. Кликнул дневального и приказал гильзу промыть, поднять по тревоге и построить взвод.
Из казармы не выбежали опрометью, как и полагалось марским пехотинцам, а вышли неспешным шагом. Построились. Сброд, а не овэмээровцы! Тельняшки с кальсонами, балаклавы шапочкой под ушанками, ботинки с наброшенными поверх, но не стянутыми крагами, а больше следы от снятых с шапок кокард ОВМР, только и выдавало солдат. Земляки-земляне казались стариками, небёны-марсиане далеко не юнцами.
Проворчав себе под нос «Зипунов не надели, клоуны», я вылез из трубы и по-командирски зычно гаркнул «Слушай приказ»:
– Обувь с ушанками сдать в каптёрку на хранение… Прапорщик Лебедько, старший сержант Брумель, ефрейторы Селезень и Хлебонасущенский, выйти из строя!.. Спустить кальсоны… Каптенармус, я приказал «пятёрку» у всех изъять, почему на вас, сержанте и ефрейторах кольца остались? Молодёжь дрочит, но вам пора с рукоблудством покончить. Лейтенант Крашевский, ещё раз прочтёте взводу лекцию о вреде онанизма… во время, когда продовольственного рациона нехватка. «Пятёрку» изъять!
Приказал и поспешил прямо через середину строя к гальюну. Я затем и построил взвод, чтобы меня не опередили, не стоять в очереди перед дверью в будку. Над очком меня так выворачивало, что прибежали сержанты и выволокли на воздух. Хлебонасущенский из кухни выскочил со жбаном в руках, опрыснул мне лицо, дал испить, и я открыл глаза. И… застыл оторопев. В просвете между казармой и амбаром, за крестьянскими юртами и чумами, за стеной купола-ПпТ я увидел наблюдательную вышку с часовым в окне смотровой. Водонапорную башню, в стычке с прусским взводом повреждённую из крупнокалиберного пулемёта и «шмелями», приказал отремонтировать. Следил за тем, как латали обшивку, подняли и наводили на бак крышку, ставили раму окна смотровой, но всё с расстояния, не покидая территории лагеря под «миской». Сейчас узнать водокачку не мог. Из водоналивного резервуара сквозь крышку была пропущена двухдюймовая труба и, обогнув башню спиралью с дюжиной витков, пропадала под фундаментом. А я знал, в подполье прапорщик Лебедько устроил каптёрку. Змеевик, понял сразу, но не успел рта раскрыть, как подоспевший за сержантами прапорщик загородил собой всё, прижал животом к двери гальюна и, выхватив у повара жбан, плеснул остатками киселя мне в выпученные глаза.
– Это змеевик! – отёр я кисель рукавом тельняшки и, выскользнув, став за спину великана, указал на водокачку.
– Где? – повернулся за мной Лебедько.
– Спираль вокруг башни водокачки!
– Ни как нет. Водопровод. Подаёт воду мне в каптёрку… В самогонный аппарат. Я его из холодильника соорудил, того промышленного, что в котловане нашли… У меня всё на мази: печь сложена, газ подведён. Из бака воду напустил, брагу залил и гони. Не капать будет – течь. Бутылок нет, в бурдюки из акульих желудков – китобои мирнянские подгонят – разолью. А красиво получилось? На домну, если бы не крен смотровой с баком, смахивает, а?
Я отнял у Лебедько жбан и понюхал оставшуюся в нём жидкость. Пил, пахло киселём, но сейчас со дна чем-то сбродившимся. Брага.
– Без моей команды домну не запускать, – отрезал я. – Стройся!
Сбегал, проверил умывальники, посудомойку в вагоне-ресторане, забежал в казарму, слил чуть воды из отопительных батарей – везде обыкновенная. После только успокоился и разрешил взводу разойтись, умыться и побриться.
За завтраком, помяв в посудине – ел прапорщик из таза – черпаком пюре, Лебедько попросил:
– Разрешите выдать спирта из личных фляг. Маются морские пехотинцы, мужики и хлопцы. Самогонку вчера всю прикончили, а выгнать брага не подоспела. Впрочем, для поправки здоровья можно и бражки, какая есть, тяпнуть. Разрешите.
– Не мужики и хлопцы, прапорщик, а старослужащие и новобранцы. И не морские, а марские пехотинцы, слово «марские» произносите через «а», не через «о», с Марса пехота, – поправил я Лебедько. А посмотрел на ковырявшихся в пюре солдат, распорядился: – Ефрейтор Хлебонасущенский, выдать по пятьдесят грамм. После завтрака всем на прополку. Я – на КП. И часовому налей, сменится, с обедом подашь. Стоп! Вчера на именинах рядового Милоша весь личный состав взвода за столом сидел, кто на вышке нас охранял? Разболтались!
– Так часовому рядовому Милошу сейчас, ефрейтор, можешь налить и подать. Майор Каганович часовых подменяет, он не пьёт, у него язва, – напомнил мне Лебедько.
Вечером в каптёрке, мешая «молодой киселёк» со спиртом, я согласился с предложением майора Кагановича отменить воинские уставные отношения. Звания упразднили, имена и фамилии заменили прозвищем, обращаться друг к другу стали «мужик» или «хлопец». Збарек Крашевский назвался именем возлюбленной – Крыся; старший сержант Брумель в память о погибшем друге за прозвище себе взял его спецназовский позывной «Брут». Стрелок БММП Коба – позывной «Чук» – изъявил желание откликаться на позывной названного брата «Гек». Меня Лебедько, представившийся Силычем, назвал Председателем, я не возразил. Других восьмерых старожилов острова: Кагановича, Комиссарова, Хлебонасущенского, Чона Ли, Селезеня и троих солдат его разведотделения звали прежними прозвищами – Коган, Камса, Хлеб, Чонка, Селезень, Мелех, Крынка, Пузо Красное. Ну и, на чём настоял бывший дядин зампотылу, КП переименовали в колхозное правление, казарму в спальный барак, каптёрку в продсклад, пищеблок в столовку, медчасть в больничку, гальюн в нужник. Та оно было при дяде, Бате.
С того дня пять лет минуло.
* * *
В тёплые летние ночи я спал в колхозном правлении, да и в осенние прохладные случалось. Сейф сторожил. И не пацанов мирнянских уже боялся – своих колхозников: а ну как, пока я у себя в закутке барака ночую, залезут и наставят в журнале себе «галочек» в графе начисления трудодней. Со временем боялся за «свечи» – спецфильтры. Это, когда мои полеводы принялись похаживать на свиданки к мирнянским бабам и девушкам. Женщины в сопках, девицы на завалинке дышали в гражданских респираторных масках, мои мужики и хлопцы через эти самые «свечи», которые на спецназовском сленге и «макариками» называли. Зазнобе дал две штуки в нос, и хоть песни пой, хоть целуйся. Ещё за ножи спецназовские тревожился, когда зимой завхоз навешивал на столовку вывеску «ПУСТО» и запирал колхозный амбар до лета. Стащат и пойдут «гулять» по другим деревням острова. А во времена, когда Силыч не вылезал из кладовой продсклада неделями, в колхозе голодали и «Отраду» за «валюту» – такое третье уже название спецфильтрам дали – друг у дружки покупали, я правления не покидал и зимними ночами. Киселём только запасался. Бараболи хватало, но варили кисель только завхоз, кладовщик, да кашевар: только у них было на чём, в чём, во что разлить и где хранить. У меня в правлении и хранили. Завхоз разливал, кладовщик подносил, кашевар на ходулях в жерло отвода бурдюки пропихивал, я их принимал и под стол на дверцу сейфа складывал. После под стеной круговой закапывал. По сторонам сейфа были схоронены и две мои походные фляги, две комиссара роты и четыре нелепо погибших разведчиков. Заначку я долго, пока совсем уж не припёрло, не трогал. Кашевар, душевный парень, тайком от завхоза и кладовщика носил мне ночами спецназовский котелок с кипятком, им я и разбавлял кисель, чуть подлив в бурдюк спирта из моей фляги, – грелся, и для вкуса. Пустые бурдюки копились, пованивали, а становилось в трубе не продохнуть, колхозному истопнику Чону Ли втихаря сбагривал с наказом промыть и Когану и Силычу выдавать за новенькие, будто только что выменянные у мирнянских китобоев.
И так изо дня в день, все пять лет.
* * *
Островную ягоду ели не только столчённой в пюре, но и так. Хлопцы сбегают на Дальнее поле, накопают, мужиков угостят, жуют на нарах и рассказывают, с каким удовольствием съели бы сейчас ход-дог или гамбургер из кораллов цвета и запаха булочки, говядины, майонеза и кетчупа. Я лежал в своём председательском закутке за занавеской, слушал и слюни глотал.
Не знал я, чем всё обернётся, старожилы знали, Силыч молчал, гад! У нас зубы выросли на треть, и подвернулись, образовав щербины. Хрящи ушей набухли, а мочки «серьгами» повисли. Как у Когана, Силыча, Камсы, Хлеба, Чонки, Селезня, Мелеха и Крынки. Пузо Красное – исключение, оскомину ел только, когда с голоду начинал пухнуть, у него на островную ягоду аллергия: живот, и без того всегда красный, красной сыпью покрывался.
Начали себя не узнавать, я укрепился в своём подозрении винить во всем Силыча. Странности нас преследовали сразу после похорон дяди, его солдат и крестьян Отрадного. Не без оснований я считал, что напасти провоцировал кладовщик. Расскажу о том, но прежде об острове Бабешка.
* * *
Дружбы завести с островитянами из других двух деревень Мироное и Быково никак не удавалось. Я с жителями Мирного впервые увиделся поздней зимой, когда пришёл со своими в деревню за дарственным жмыхом. С жителями Быково вообще ни одного контакта не было. Невзлюбить нас было за что: всё же мы, хоть и защищались в стычке с прусским взводом, по факту виновники гибели солдат и поселян-отрадновцев.
Появление на острове Бабешка государства Пруссия – я знал, дело тёмное.
Когда после Хрона в Антарктиде создавались марсианские военные базы «Твердыня» (она же «Крепость». Русь), «Форт» (Америка) и «Рабат» (Аладда) – объединились в «Альянс ЗемМария» – Русь застолбила остров посреди Тихого океана. Откуда он появился, никому не ведомо – на картах не отмечен. Остров небольшой, круглый в плане. Представляет собой каменное образование, покрытое песчаными сопками без растительности и живности. Не водятся здесь, ни звери, ни гады, ни насекомые, и птицы сюда с континентов не прилетают. Долго не заводили островитяне и домашних животных – на острове ни травинки – пока не завезли менялы-аладдинцы в Быково ягнят с комбикормами и семена бобовых, выращивать под силос на зиму. Ключевая вода есть в пяти только местах. Кстати, по числу ключей планировалось построить на острове пять поселений, но успели только три (потому-то, кстати, в Мирном остались храниться два комплекта башен). Дождевую воду не пили – понятно: заражена, непригодной к употреблению без очистки принесена с материков ветрами.
Если не брать в расчёт песчаные сопки, плато острова по всей площади ровное и заметно накренённое по отношению к уровню океана. С юга на низинную сушу накатывает волна, с севера берег высок и обрывист. Из кабины вертолёта остров выглядел гигантской бочкой плавающей в океане. И если затычкой в бочку представить купол «миски» посёлка Мирный, два других выстроились через центр плато в оду линю. Деревня Отрадное находится поодаль от Быково ближе к Мирному. Быково расположилось в самой верхней точке острова, граничило с обрывом.
Первооткрыватели острова посадки не совершили. Сбросили на сопки контейнер с русским флагом и гербом, в прибрежные воды опустили буй-радиомаяк, надписали на карте ими придуманное название «Бабешка» (почему-то: название «Бочка», даже «Бобышка», подходили идеально) и повернули обратно к Антарктиде – керосина долететь хватало только-только.
Из Антарктиды на Бабешку попасть – лететь или плыть четыре тысячи миль. К тому же, лететь или плыть неизвестно зачем: пустая земля с частыми песчаными бурями. Остров интереса собой не представлял, поэтому русские его долгое время не заселяли. Адмиралы Америки и Аладды опасались только одного, что генералы Руси устроят там тайную военную базу. В предупреждение наблюдали за маршрутами русских ветролётов, парусников и дирижаблей, отслеживали перемещение патрульных вертолётов в направлении центра Тихого океана.
Русские всегда славилась своим подводным флотом…
Откуда на Руси – после Хрона-то! – взялась субмарина?! В Судный День Последние Старики дали промашку – не уничтожили? Во всяком случае, сие дело осталось тайной для Правительства Марса и загадкой для американцев с аладдинцами в ЗемМарии. В Твердыне знали, но очень немногие – не все даже генералы. А засекли подлодку на пути к острову Бабешка. Случайно. Не патрульные в вертолётах, а учёные-океанологи на исследовательском судне, наблюдая за косяком скумбрии. Кем-то напуганная рыба метнулась в сторону, учёные подумали, что потревожил их очень крупный хищник, поймали эхолотами и погнались… Оказалось – субмарина. Шла на глубине небольшой и тралила цугом несколько подводных контейнеров. «Хоронила отходы и мусор. Утопили всё на глубину двухсот метров, так что партия зелёных должна остаться довольной», уверяли адмиралов генералы. Поверили. Как не поверить? Как проверить, что на самом деле утоплено? Нырни-ка на такую глубину. Сомнения подкреплялись двумя фактами: отцепить контейнера капитан субмарины приказал, как только убедился, что за подлодкой следует не гражданское судно, а «научное» под флагом «Булатного треста»; и доложили, что к Бабешке, сменив обычный маршрут патрулирования, направилось звено русских патрульных вертолётов. Адмиралы немедленно снарядили следом объединённый патруль с приказом «верить, но проверить». С орбиты не проверишь: спутников у Земли не осталось. А лунные базы подобной мелкотой не занимались, поддержкой радиосвязи между материками на Земле заняты, и транспортным обеспечением по маршруту Земля-Марс и обратно. В гонке русские вертолётчики от «проверки» оторвались, на финише всех ожидал неожиданный сюрприз: Бабешка горела!
Что там могло гореть?! Один песок, да камень скальный.
Спросили у русских пилотов. Те потребовали отлететь от очага огня на безопасное расстояние и рассказали что знали. Горел природный газ. Но скоро вскрылась авантюра: Русь тайно начала обустройство Бабешки, готовилась создать на острове промышленность по добыче слюды.
Место шахте определили по центру острова. Строительную площадку обнесли защитным куполом-ПпТ, оборудовали производственными, жилыми и управленческими секциями. Грунта вынули метров на пять, дальше вгрызались в камень, благо, мягкий – сплошь слюда.
Искали проходками и наверх из шахты поднимали разновидность минерала – лепидолит. В виде ровных листов он не встречается, по форме напоминает изогнутые цветочные лепестки. Цвет розовато-сиреневый, лиловый. Во время разработки такой слюды можно наблюдать, как её фрагменты складываются в сложные розетки. До Хрона лепидолит применялся в производстве стёкол для оптической техники, счётчиков Гейгера, после же Хрона в ЗемМарии освоили производство иллюминаторов для юрт с чумами «Уровня» – на Марс поставляли, экстерьер и интерьер жилища украсить. Житуху скрасить.
И вот однажды, когда добыча развернулась уже и в боковых штольнях, в ствол шахты на глубину в двадцать два метра упал бульдозер. По счастью – ночью. По несчастью, машина повредила дно шахты, и в каменной породе – в слюде «смесовой» – внутри металлической трубы (стояла по центру ствола шахты, в ней действовал лифт, помещались энергосиловые магистрали и воздуховод) образовалась трещина. Ни о падении бульдозера, ни о том, что под «миску» стал поступать и скапливаться под куполом природный газ, ни кто в секциях не узнал. Встряску и грохот сочли за происки шторма, чертыхнулись и снова полезли в койки. Поутру же до завтрака смена горнопроходчиков курила, как водилось. Курили, стоя на лесах, вкруг и поодаль лифтовой трубы. По обыкновению, окурки бросили дружно, щелчком с пальцев, на дальность и в цель. Многие, не затушив окурка, добросили и попали в жерло лифтовой трубы… Проходчики по счастью не пострадали: работа аккордная, потому в столовую из бараков вышли сразу в монтажном снаряжении – в касках и брезентовых робах, с кирками и тачками за плечами. Пламя из трубы взметнулось столбом и заняло скопившийся газ под куполом, выжгло кулера сот и увязло в плотной нейлоновой сети укрывавшей «миску». Отражённое от корпусов генераторов, пламя метнулось к земле и заняло дерево тачек и кирок. Робы – спасли: накануне выдали новенькие, не промасленными ещё были.
Странным адмиралам показалось обстоятельство: после, видимо, безуспешных попыток потушить факел, шахту взорвали. По центру острова образовалась огромная воронка с рукавами провалов в месте боковых штолен, и в ней осталась торчать лифтовая труба с факелом горящего газа. Ну, горел газ, и горел бы себе, когда-нибудь и как-нибудь потушили бы. Так нет, взорвали. Даже «миску» снесли, что совсем было непонятным.«Следы заметают» – первая у адмиралов версия происшедшему. Сеть нейлоновая для чего с камуфляжем под песчаные сопки и скальные каменья? «Предохраняла купол от песчаных бурь», уверяли адмиралов генералы, но им верить… Трудногорючая, сеть некоторое время оставалась висеть на лифтовой трубе шатром, пока всё же не прогорела и не накрыла воронку. Впоследствии эти обстоятельства и подозрения в сокрытии на Бабешке «делишек» – «похоже, не слюду одну русские добывали» – послужили основанием сенсационного заявления адмиралов о действительных намерениях генералов.
Толком не поняв объяснений происходящему (у русских качество радиосвязи, не в пример подводному флоту, традиционно отставало), не посадив вертолёты на остров, объединённый патруль поспешил вернуться на базы, в Форт и Рабат. Растраченный в гонке запас топлива потребовал сброса оружия и всего боекомплекта в океан у берега. Докладывали начальству уже на пути к Антарктиде. То, что выслушали от адмиралов, пилотов тронуло, но никак не вдохновило повернуть вертушки назад к Бабашке: от начальственного вливания горючки в баках не прибавилось. Русские парни, ручкой помахав рабочим с управленческим и инженерным персоналом шахты (метались внизу, приглашали сесть), сбросив в океан своё оружие с БК, налегке полетели следом за американскими и арабскими парнями. Их доклад генералам прервался неожиданно, сразу после приветствия – подавили связь возникшие вдруг радиопомехи. Была версия: не сразу парни выбросили пушки, пулемёты и боезапас – устроили стрельбу по волнам и по случайности попали в буй-радиостанцию. Что-то в нём повредили – устройство затонуло, оттого и радиопомехи. Буй отремонтировать островитяне искали, но не нашли. Потому не сразу в ЗемМарии узнали о возникших на Бабешке беспорядках переросших в социалистическую революцию – не успели пресечь. Возмутителями событий – и это так же показалось адмиралам странным обстоятельством – стала компания «Мосфильм» снимавшая на Бабешке батальные сцены исторического фильма. Трудовой люд на борьбу «за свободу» с девизом «не мы рабы» подняли молодые мужчины – взвод солдат в форме РККА начала «второй мировой», вооружённых винтовками Мосина и пистолетами-пулемётами Дегтярёва, в будёновках. Командовал и заправлял всем политрук, один из героев по сценарию фильма, актёр с артистическим псевдонимом «Политрук Кастрица». Фигура небезынтересная – его впоследствии изберут первым Президентом Пруссии и первым в государстве председателем правления колхоза. Не без его участия будут созданы в посёлках Отрадное, Мирный и Быково колхозы «Отрадный», «Мирный» и «Звёздный путь».
Как только о революции стало известно в ЗемМарии, адмиралы экстренно собрались в только что отстроенном на территории Рабата здании филиала Большого Драматического Театра. Свару устроили такую! В конце концов, сошлись в одном – в том, что дали русским тайно осваивать Бабешку, виноваты все. Но больше и жарче скандалили, выдвинув на обсуждение предположение: если Русь добыла где-то подводную лодку, могла достать и МБР. Для межконтинентальной баллистической ракеты, надо полагать, готовили на острове пусковую шахту, выдавая за шахту добычи слюды.
Совещание адмиралов только закончилось, как вдруг неожиданно в театр явились генералы. Присоединившись к застолью, они сознались в том, что скрывали наличие на Бабешке залежей слюды. Заверяли, что вовсе не намеревались увеличить – втихую – поставки Марсу иллюминаторов. Минерал со сколами необработанными, собранными «букетиком икебана» в горшочках из глины японских островов, намеривались отправлять на «Звезду», чтоб жил-ячейки украсить с фикусом вкупе. «Зачали, понимаете, бизнес, да вот не свезло», сетовали генералы на английском и арабском языках и разливали по рюмкам водку «Твердыня. Экстра». Выпив, сокрушались: «Не избежать теперь проблем с «Булатным трестом»: в утопленных контейнерах кроме мусора находятся и неиспользованные ко времени, потому испортившиеся, химические удобрения для атомных теплиц». Напившись, плакались: «С экологами порешаем, гвардейцы СИ кругами ходят; в кабинеты пока не вламываются, к стенке не ставят, но то не за горами». А протрезвев чуть, разъяснили насчёт сети нейлоновой с камуфляжем под песчаные сопки и скальный камень: «она де защищала обитателей под «миской» от солнца – лучи де слепили». Навели тень на плетень и предложили тост за дружбу.
У адмиралов, конечно же, сомнения оставались. Это, каким же необычным должен быть лепидолит островной, чтобы добывать его за тридевять океанских просторов от Антарктиды, когда залежей этой разновидности минерала на континенте предостаточно. Но никому не хотелось омрачать тоста. К тому же, адъютанты доложили о подлёте к Луне труппы БДТ с Марса. Встали из-за стола, засуетились. Арабы связывались по телефону с цветочными цехами атомных теплиц, американцы обменивали упаковки с апельсиновым соком на штофы с водкой. Поспешая, договорились: русским добычу слюды свернуть, Бабешку покинуть.
Но воспротивились строители с шахтёрами: возвращаться в ЗемМарию, в Русь, где холодно, временами голодно и полным ходом шла очередная перестройка в экономике, мало кто пожелал. Большинство островитян, подстрекаемое председателем революционного Совета депутатов от рабочих, служащих и солдат Политруком Кастрицей, решило остаться на Бабешке – с тем, чтобы основать независимое демократическое государство, жить занимаясь сельскохозяйственным и промысловым трудом. Лекарства (еду) производить, рыбу и криль вылавливать. Антарктический пелагический вид ракообразных из семейства эвфаузиид (W) расплодился и в Тихом океане. Экспортировался Альянсом на Марс. На «Звезде» как еду не подавали, рачками закусывали вино из коралла «вино креплёное». Трезвенниками почитался лучшим лекарством от стрессов и хандры. Правительство Марса сразу же дало добро, выделило кредиты на закупку сельхозинвентаря и семян, выкупило и оставило на острове четыре рыболовных сейнера, несколько шаланд, китобойное судно и рыбзаводик. Русь, заполучив финансы, послала на Бабешку караван ветролётоносцев доставить приобретения колхозникам, в обратный путь забрать строительные машины и горнопроходческое оборудование. Отправленные же за людьми парусники затонули в шторм, но повторного рейса не понадобилось – не согласившиеся поначалу остаться на острове строители и шахтёры смирились с судьбой.
Придумав государству название «Пруссия», инженерно-технический персонал стройки организовал демократические выборы первого Президента. Им стал Политрук Кастрица.
Руководство Америки и Аладды появлению независимого государства под протекторатом Руси, понятное дело, воспротивилось, но русские генералы оказались на высоте: постояли в кабинетах у стенок под дулами гвардейских кольтов – и списали злополучную подводную лодку «дабы сослуживцы по альянсу не возникали». Весь адмиралитет Альянса собственноручно порезал её ЛР и болгарками на торжествах по случаю закрытия гастролей труппы БДТ. Американцев с похмелья водило из стороны в сторону, отчего рез болгаркой по борту подводного крейсера у них получался змейкой. Заметно осунувшимся арабам «лазерные резаки» помогали удерживать стройные русские балерины.
Так в одночасье на маленьком посреди Тихого океана островке Бабешка возникло по требованию трудящихся независимое демократическое государство Пруссия, отстроились поселения Отрадное, Мирный и Быково с колхозами «Отрадный», «Мирный» и «Звёздный путь». Впоследствии моим дядей были созданы Вооружённые Силы государства. И хотя дело это оставалось и считается в политических кругах до сих пор тёмным, много лет Пруссия просуществовала тихо, мирно, пока не случился известный трагический инцидент с участием моей полуроты спецназа. Меня успокаивало заявление Президента Пруссии (второго после Политрука Кастрицы), что полковник Курт по ошибке принял высадку марпехов за нападение пиратов; обстрелял, не ведая того, что поле, на краю которого приземлилась моя БММП, пропалывалось жителями Отрадного, всеми до одного. И мне повезло: дети отрадновцев этим днём с утра гостили в Мироном, экскурсией посещали рыбзаводик, смотрели кукольный спектакль.
* * *
Странности начались вскоре после похорон дядюшкиного взвода, комиссара, разведчиков и крестьян Отрадного.
Я сидел в гамаке, сгорая от желания завалиться и уснуть. Ротный врач лейтенант Збарек Крашевский, с которым занимал всю офицерскую отгородку в казарме, где-то пропадал. Заявится, разбудит, негодовал я. Завтра, решил, переселю в медчасть, к нему же и его коллегу определю. Лейтенант Комиссаров служил военврачом в роте дяди, его прибытие из лагеря ВС Пруссии ожидал со дня на день. Сердился я на Крашевского, чтобы не корить себя: и в этот раз перед сном не помолился. Так вымотался. Неделю молился, а на седьмой день, падая от усталости, рассудил: свою вину в гибели отрадновцев осознаю, в миру за то наказан – колхоз восстанавливать буду. Костьми лягу, а лекарства на Марс рекой потекут. Господь и простит.
Итак, я сидел в гамаке, когда ко мне в отгородку зашёл прапорщик Лебедько.
– Разрешите доложить, – приложил он, щёлкнув каблуками кирзачей, кончики пальцев к звезде на пилотке. Обратился шёпотом, чтобы не услышали за занавесью солдаты в спальном зале казармы.
Я вылез из гамака, обулся и подпоясался. Заправляясь, рассматривал прапорщика – гиганта и силача, каких ещё поискать надо. Я роста незаурядного, но ему был едва по шею. И мощь его раз испытал, когда он в инцидент, прибежав из лагеря в Отрадное, набросился на меня. Утихомирили марпехи, вся полурота участие приняла: одни прапорщика держали, другие меня из-под него тащили. Затих он со словами: «Да если бы ты не был земляком и ему племянником… Да я б тебя». После молчал и сторонился. Но на похоронах уже никак не выказывал мне неприязни, даже обращался по необходимости через денщика. Вот чести до сего раза не отдавал, почему я и забеспокоился: привело, должно быть, Лебедько ко мне что-то неординарное.
Арестовав и разоружив полуроту, капитан Кныш изъял всю походно-боевую амуницию, остались мы в одной хэбэлёнке. Собирали береты и ушанки, Лебедько свою пилотку не отдал; распахнул, нахлобучил на лысину (по странности, пилотка великану была велика), вытянулся в строю во весь рост, откинул голову назад – подойди, забери, попробуй. Кныш подошёл, но, только, дотянувшись на ципочках, потрогал у прапорщика огромное с «серьгой» ухо и предложил улететь в ЗемМарию. Лебедько отрезал: «Куда с такими зубами и ушами? Людей смешить? И потом я и оставшиеся в живых дали клятву не покидать Бабешки, пока могилы товарищей здесь остаются».
У старожилов острова внешность действительно была странной. Шерстью заросли с головы до пят. Зубы удлинились на треть, у одних вперёд торчали, у других, наоборот, во рту к глотке скрючило. Уши – с виду не совсем как у чебурашки, но укрупнились заметно и оттопырились на стороны. Мочки набухли, оформились «бутылочками», у одних серьгами висели, у других по плечам лежали. Оторопь забирала. Такой необычной болезни, я знал, ни у волков, ни у мустангов, ни у драконов на континентах не наблюдали. Когда хоронили дядиных солдат, сержант Брумель вознамерился побрить друга сержанта Кобзона, но Лебедько не дал – убедил, что бороды положены по уставному положению, и заросшими погибшие выглядят лучше. Ну, ещё бы: лохмы на голове и бороды «девственные» все необычные «прелести» скрывали.
Довольствия на старожилов не было, поэтому я своим каптенармусу, повару, денщику и разведотделению приказал оставить трико-ком и убыть в Твердыню. Дядин зампотылу майор Каганович обратился с просьбой оставить во взводе моего денщика – он до Хрона фермером был, в колхозе агрономом поработает. Я отказал.
Дирижабль, подцепив БММП, взмыл в небо и… выбросил на парашютах мешки. В приложенной сопроводиловке капитан Кныш сообщал, что Комендантом Крепости получена марсианская лучеграмма с просьбой Командующего ОВМР оставить «мудаку капитану» дополнительный из НЗ «Распутина» запас провизии, «чтоб за год не передохли». Приписка: «Год тебе, бывший майор, растить петрушку и укроп – после трибунал». Отбросив оскорбительную записку, я распустил молнии мешков. Среди пачек флотских макарон оказались «укладки» с нашим спецназовским снаряжением. Вернули КНТМ, БККСКП, ФРКУ, экзоскелеты, ножи, сапёрные лопатки и комлоги! Почему и не винтовки, ракетницы, огнебаллисты и шмелетницы, я понимал: было бы слишком подозрительным, а так, сошлются на ошибку при выброске нам макарон – перепутали в спешке. Нож и сапёрка – оружие, а в руках моих марпехов-овэмээровцев – ещё какое. А комлоги! Переговорная связь, которую засечь и подслушать противник не мог. Правда, на острове она не работала из-за помех в эфире. Ну, а спецназовские «комбинезоны-ком на тушканчиковом меху» (КНТМ), шлемы-ком (ФРКУ) не всякая пуля брала, даже луч лазера в «меху» увязал. Экзоскелет надень, и кого хошь догонишь, от кого хошь убежишь. Я ликовал. Боевое снаряжение приказал хранить в ротной каптёрке, ножи запер в сейфе. Каптенармусом назначил прапорщика Лебедько.
– Докладываю, – не дождался моего разрешения прапорщик.
– Докладывайте короче – спать хочу.
– На крестьянском кладбище голоса… из-под надгробий. Людские. Лейтенант Крашевский может подтвердить.
Я распустил пояс, содрал с плеч портупею, сбросил ботинки с крагами и завалился в гамак. Ещё секунда – и провалюсь в сон. После ночи вставал отдохнувшим, бодрым, голодным, готовым гору свернуть, а сейчас отреагировать на такую пургу не было ни сил, ни желания. Белой горячки здесь только и не хватает. Распустил дядя своего каптенармуса, но у меня не забалует.
Прибежали после боя в деревню и увидели в окопах пруссаков облепленных «шмелями», я приказал старшине фляги со спиртом у марпехов немедленно изъять и опечатать. Лично принял и проверил печати на каждой. На время строительства ротной каптёрки место спирту определил в модуле медчасти – в месте со всем оставшимся у нас имуществом и провиантом. Отвечать за сохранность назначил троих: начальника медчасти лейтенанта Крашевского, и двоих из дядиного взвода – каптенармуса прапорщика Лебедько и повара ефрейтора Хлебонасущенского. Выдал нож, который полагалось передавать на посту сменщику. Каждое утро я начинал с проверки печатей – спирта из фляг не убывало. Но только после «девяти дней» тройка караульных в ужин непременно исполняла песню «И на Земле будут яблони цвести». А так как печати были целы, и во флягах булькало, я догадался, что пьют вокалисты медицинский спирт из укомплектования лазарета. Но опечатать медпеналы поостерегся, резонно предположив, что в ход пойдут пузырьки с лекарствами на спирту. А пели очень даже неплохо: все трое обладали недурственным тенором, и звучал в основном репертуар великих ТВТ. Вымотавшиеся за день пехотинцы любили послушать. Отстроились, разрешил певцам столовую вместо меня снимать пробу.
И вот последствия. Хлебонасущенский на завтрак подаёт что-то такое, что в рот не лезет, двоим голоса покойников в могилах чудятся. На кладбище пьют – нашли место, раздражённо подумал я и спросил Лебедько:
– Где сейчас лейтенант? Заявится, разбудит.
– Сменил Хлеба на страже скарба.
– Отставить, прапорщик. Вы это бросьте. Ефрейтор Глеб Хлебонасущенский, а не Хлеб. Вы в воинском лагере, в расположении взвода спецназа марской пехоты «овэмээр». Не на страже, а на охране. И не скарб у нас, а материальная часть. Не в колхозе… Устав знаете, на сельхозработах воинские отношения в подразделении действуют, дисциплина и порядок неукоснительно обязательны.
– Виноват! Лейтенант медицинской службы Крашевский сменил ефрейтора Хлебонасущенского на охране материальной части. Так вот, кашевар, повар, то есть, тоже слышал, но больше лейтенанта сомневается… А то, сходим сейчас со мной, послушаете, – зазывно потянул прапорщик за горлышко флягу в заднем кармане трусов.
Сценических галифе от повседневного обмундирования Красной Армии начала Великой Отечественной войны ему по размеру не нашлось, в гимнастёрку, хоть и разошлась по швам, только и влез. Вместо галифе дядя разрешил носить спортивные адидасовские брюки, но у меня в лагере после похорон не надевал – нет, не берёг, мне назло. Ходил в трусах «знаменитых». Майор Каганович поведал мне: «Вовсе не трусы то, а бабьи шорты. Нарядили в осмотровой гауптвахты после задержания и разоружения роты в ЗемМарии, в них и бежал на Бабешку». Благо, зелёные в розовых цветочках с сердечками, шорты прапорщик надточил парашютной тканью и заправлял в кирзовые сапоги, ему, как и пилотка, большие – не по ноге, на удивление. Сболтнул, что у прапорщика остались спецназовские БККСКП, их тоже не нашлось чем заменить. Не носил, берёг. Я знал, они у Лебедько знаменитые на весь полк. Были индивидуального, непромышленного, пошива, прапорщик называл их не «берцами», а «бацулами» – по фамилии «Бацула», мастера их пошившего вручную. БККСКП – спецназовские «ботинки крокодиловой кожи с кевларовой подошвой», этими кого хошь затопчешь. Моей полуроте в компанию на Землю такой обувки не досталось, экипировали ботинками с крагами под ношение экзоскелета.
– Э-ээ-эээ-хх!.. – затяжно зевнул я. – На кой на кладбище ходите?
– Ужинаем. Пробу снимаем. Неудобно в медчасти, до того как принесут еду больным.
– Так нет, ээ-хх, во взводе госпитализированных.
– Будут.
– Вот тогда и будете ходить, зачем сейчас… э-ээ-хх?
– Т-ээ-к… за этим, – щёлкнул Лебедько пальцем по шее.
– Зачем, зачем?! – отметил я выразительный ответ, куражом в отместку мне попахивающий.
– Попеть.
– Э-ээ-хх!.. Кто ротное имущество охранял, пока вы там пели?
– Проход в «миске» один, на запоре, а из наших кому нахрон нужны доспехи – вы же сменили коды их активации. Продукты? Так поём мы во время приёма пищи, морпехи в трапезной все сидят, жуют.
– Э-ээ-хх!.. Марпехи, не морпехи… Бросьте уже эти ваши вэдэвэшные закидоны. Идите, прапорщик, ложитесь спать. Завтра до подъёма лейтенанта с ефрейтором ко мне. Сами не приходите, без вас споют про голоса на кладбище.
– Таким разом, разрешите отправиться за Камсой.
– За камсой? Закусывать?
– За лейтенантом медицинской службы Комиссаровым. Его в лагерь приведу к утру, майор Каганович и ефрейтор Селезень с отделением прибудут к вечеру. Сварочный аппарат принесу, ребятки ранцы доставят.
– Второй комплект? Ранцы-то на погибших были, Президент распорядился забрать вместе с оружием и мобильниками.
– Наши ранцы, не армейские. «Школьные». У менялы выменял ваш убиенный дядя.
– Селезень. Кто таков? Почему не знаю?
– Ефрейтор Селезень – начальник разведки Вооружённых Сил Пруссии, командир разведотделения. Был оставлен в лагере, нести караульную службу. До утра останется базу законсервировать.
– А… Ну да… Можете идти. Постойте. Старшина Балаян и вы – старые друзья, почему не уважите? Доложил, что бороду вы сбрили, а по всему телу волос оставили. Вшей завести?
– Хлеб… насущенский уважил, теперь чешется. Но не от вшей: живность, кроме людей, на острове не водится. Зуд, опрелости.
– Ошейника и браслетов не носите. Я приказал трико-ком надеть и активировать.
– Мне эти цацки малы. Хлебонасущенскому, Батюшке и Чону Ли выдали браслеты и ошейник не индивидуальной по запястьям и лодыжкам подгонки, тоже чешутся. Нет, знаю, к размерам самого трико-ком претензий нет – эластичное. Надо усядется, надо вытянется – ляжет по фигуре. Браслеты – не по рукам и не по ногам, ошейник душит.
– Каптёркой занимаетесь?
– На водокачке только что не ночую.
– Каптёрка в башне, вне расположения лагеря под куполом-пэпэтэ?
– Вы распорядились найти подходящее место, я и нашёл. В подполье, тайной будет. Пираты на шарах прилетят, где нас, думаете, запрут? В башне водокачки. Чтоб в ней, вне «миски», поздыхали. А мы там спокойно оденем доспехи, экзоскелеты, вооружимся ножами и сапёрками. И продсклад там же, с каптёркой определю.
– Разумно… Продовольственный склад… не лучше ли в подполье столовой, в вагоне-ресторане, разместить, где при колхозе вашем был? Ладно, закончим обустройство лагеря, решим. Священник на вас, старожилов, рапорт подал: перед сном не молитесь.
– Это Батюшка-то? Да он сам, будучи и колхозным бухгалтером по совместительству, все молитвы позабыл. На службе в лагере спорол лычки младшего сержанта и во всученной ему мосфильмовской поповской рясе стал выёживаться, лишь бы в наряды не заступать, караульную службу не нести, тот ещё перец.
– Придать кого из пехотинцев? Идти на базу ночью.
– Мне провожатые только обуза.
– Старшине передадите моё распоряжение вызвать утром лейтенанта с ефрейтором.
– Слушаюсь.
Лебедько ушёл, и я завалился в гамак. Уснул, ботинки с крагами только сбросил и голову приткнул к импровизированной подушке из свёрнутой в валик хэбэлёнки с крагами.
Утром разбудил старшина с докладом о прибытии лейтенанта и ефрейтора. Я с трудом разлепил веки и увидел длинного, худого как жердь лейтенанта Крашевского и высокого, но всё же на полголовы ниже офицера, неполного, но с животиком, круглолицего ефрейтора Хлебнасущенского. Он стоял в стойке «руки по швам», прятал пальцы за «крыльями» красноармейских галифе – почёсывал, заметил я, тайком бёдра.
Доложились.
Подав команду «кругом», я поднялся и уселся. Из котелка на столе достал и вправил в рот бюгель. Развернул подголовный валик, оделся. Выставил из-под гамака ботинки, обулся, краги на ногах стянул. И, не удосужившись повернуть подчинённых к себе лицом, спросил в спины: